| Меню сайта |
|
|
 |
| Форма входа |
|
|
| Категории раздела |
|
|
|
| Поиск |
|
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
| Друзья сайта |
|
| |
| Наша кнопка |
Мы будем вам признательны, если вы разместите нашу кнопку у себя на сайте.
|
| |
|
Вдохновение |
|
|
|
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
| |
| Посетители сегодня |
|
|
|
| Мысли великих |
|
|
|
|
|
 
|
Роман (продолжение). Сюжет, персонажи, типы романа и т.д.
Элементы романа.
Перед читателем романа разворачивается вполне законченный вымышленный мир. Читатель должен воспринять всю предоставленную ему автором информацию: временнýю, пространственную, концептуальную. Чтобы целиком воспринять роман, требуется войти в детали сюжета, а затем двигаться от деталей к общему смыслу всего структурного целого. Как в процессе складывания головоломки из отдельных частей, читатель должен вплести людей и места их расположения в общую картину. В каком-то смысле он должен заново создать вымышленную реальность, которая была для него лишь подготовлена.
Сюжет.
Материал романа оформлен с помощью сюжета. Э.М.Форстер называл этот важнейший из элементов «повествованием о событиях с упором на причинно-следственные связи». Под этим он подразумевал, что все события в сюжете связаны друг с другом, а не являются простой последовательностью эпизодов. Существуют самые разнообразные виды сюжета. Эпизодический сюжет, как, например, в Дон Кихоте, в большей степени строится на самих приключениях и неприятностях, которые случаются с героем, нежели на какой-то строгой их упорядоченности. Более высокий уровень сюжетосложения наблюдается в «романе воспитания». Здесь прослеживаются не приключения, но стадии развития восприимчивого и чуткого к внешним воздействиям протагониста. Будь то Дэвид Копперфильд Диккенса или Портрет художника в юности Джойса, сюжет «романа воспитания» структурно не осложнен, поскольку коренится скорее в некоем единстве чувства, нежели в многообразии событий. В подобного рода романах читатель острее ощущает движение времени, придающее неизбежный «сюжет» самой человеческой жизни.
Сложные сюжеты встречаются в самых разнообразных видах литературы, главным образом в романах тайн, хотя нередки они и в психологических романах, и в романах нравописательных. Объединяет их большое количество событий – или (что производит тот же эффект) частое смещение перспективы, точки зрения, – а также изначальная схема, зависящая от сложных взаимоотношений всех этих событий (и реакций на них). Читатель, не уследивший за всеми оттенками поведения Константина Левина и Кити Щербацкой, не сможет в полной мере воспринять Войну и мир Льва Толстого.
Сюжет Холодного дома Диккенса, скрывающий в себе тайну, требует от читателя перемещений из трущоб лондонского Ист-Энда в аристократический загородный особняк; связь этих двух полюсов, раскрывающаяся при расследовании незаконной любовной связи, имевшей место в прошлом, и составляет сложно проработанную ткань сюжета. Он может включать в себя разного рода намеки и подсказки, уводящие в ложную сторону повороты, а также сдвиги в последовательности сцен.
В сюжетах другого рода преобладает разработка не событий, но характеров. В них важно не столько то, что происходит, сколько то, как персонажи реагируют на событие.
Некоторые сюжеты оказываются замкнутыми на самое себя, в них невозможно найти ясно очерченных начала, середины и конца. Стерн в Тристраме Шенди, заявленном как «жизнь и мнения» Тристрама, на протяжении большого количества страниц даже и не думает выводить на сцену своего протагониста. Вместо этого читатель знакомится с мнениями дяди Тоби и мистера Шенди. Повествование застревает на мелких деталях, постоянно рассуждая по поводу себя самого. Такое нарушение линейного повествования стало типичным для романа 20 в. Джойс в Улиссе заполняет свой сюжет деталями жизни Дублина и потоком свободных ассоциаций персонажей. Другие авторы размывают границы между реальными и всплывшими в памяти героя или вообще воображаемыми событиями. Третьи представляют несколько версий одного и того же события, чтобы показать: сюжет – это искусственное построение, всего лишь конструкция, подчиненная малейшему капризу автора. Однако какую бы форму он ни принимал, сюжет очень важен для романа, придавая ему определенную структуру.
Персонажи.
Вымышленные фигуры, продвигающиеся вместе с сюжетом, обладают весьма проблематичным существованием по сравнению с реальными людьми. Будучи составлены из слов, а не из плоти и крови, они ведут целиком выдуманную жизнь, и, строго говоря, от них не следует ожидать, чтобы они обладали всеми признаками настоящих людей. Однако читатель всегда желал узнаваемости от художественного вымысла. В ответ на это писатели иногда делали своих персонажей в чем-то схожими с реальными историческими фигурами или членами легко узнаваемых социальных групп. В любом случае романист создавал своего рода голограмму, иллюзорную фигуру в трех измерениях (в четырех, если добавить время), эстетический объект, создающий впечатление собственной жизни и автономности.
Характеризация персонажей может принимать различные формы. Самый простой способ – создавать образ с помощью так называемой теории «юморов», когда ему приписывается несколько основных черт и оборотов речи. В них не заложено возможностей роста и изменений, но они часто производят очень живое впечатление. Другой вид персонажа – это мифологическая фигура, чья судьба по ходу сюжета оказывается аналогичной роковой судьбе какого-нибудь из богов или героев древности. Романист может использовать для этого мифологический мотив, как это делает Джойс, когда мистер Блум, новый Улисс, возвращается домой к Молли, своей Пенелопе.
Иллюзия многосторонности и глубины достигается, когда характеру персонажа придаются противоположные, конфликтующие импульсы, возможность изменения, внутренний мир мыслей и чувств. Подобные персонажи, богатые по фактуре, динамически изменяемые под воздействием хода событий, особенно процветали в 19 в. Обладающие специфическими чертами и вкусами, такие персонажи, как Анна Каренина или Эмма Бовари, вызывают у читателя иллюзию реального существования. В 20 в. эксперименты с использованием потока сознания, передающим нерасчлененную последовательность чувств и мыслей персонажа, добавили глубины портретам героев. Но в то же самое время персонажи, данные изнутри, через их глубоко личные ассоциации, кажутся менее различимыми, нежели четко обрисованные фигуры героев в менее субъективных произведениях. Поскольку основные чувства и ощущения разделяются многими людьми, повышенное внимание современного романа к раскрытию субъективного сознания одновременно означает ослабление характеризации, поскольку она строится на объективном описании внешних черт, особенностей речи и поведения. Любой прием, сокращающий расстояние между читателем и персонажем, работает, таким образом, против характеризации.
Отсутствие твердо обозначенных персонажей является характерной чертой французского «нового романа», в котором истинными персонажами являются вещи, мир феноменов. Когда М.Бютор и Н.Саррот используют второе лицо, они тем самым идентифицируют протагониста с читателем, сливая две личности в анонимное «вы». Читатель в данном случае обращен на самого себя вместо того, чтобы идентифицироваться с кем-то другим. Ориентируясь на читателей, желающих, чтобы выдуманные персонажи были как можно ближе к «реальным людям», в некоторых современных романах воспроизводятся портреты знаменитостей или преступников. В своем документальном романе Хладнокровное убийство Т.Капоте обрабатывает интервью и строго документальный материал о жизни двух убийц и делает связанную с ними историю леденящим душу исследованием человеческой патологии. Такой подход следует отличать от попытки наделить реального персонажа психологией и внутренней жизнью, как это делает Толстой с Наполеоном в Войне и мире.
Атмосфера.
Окружение, в котором действуют герои, атмосфера и декорации не играют столь важной роли в создании реалистической иллюзии, как сюжет и персонажи, однако они весьма необходимы. Физическое пространство (пустыни, космос), равно как культурная среда (санаторий, университет) не только «обрамляют», но и определяют конфликты, надежды и судьбы персонажей. Исключить из произведения описание общей атмосферы равносильно лишению его не только полного звучания, но и смысла. Описательная деталь углубляет смысл. Атмосфера так или иначе прилагается к повествовательной структуре. Мастера романа 19 в. – Бальзак, Диккенс, Достоевский, Толстой – знамениты обилием деталей в их произведениях.
Иногда романисты делают описание обстановки, атмосферы, места действия настолько необходимым для повествования, что оно становится не менее значительным, чем сами персонажи. Комбре в Поисках утраченного времени Пруста и его два «направления» к дому Свана и Германтов для самоощущения героя-повествователя так же важно, как живой человек. Атмосфера в романе не обязательно должна быть результатом личного опыта автора. Например, в романе Булгакова Мастер и Маргарита в «евангельских» главах, представляющих «роман в романе» о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри. А в готическом романе Х.Уолпола Замок Отранто присутствуют подземные казематы, тайные ходы и прочие атрибуты самого надуманного романтического повествования.
Символика.
С созданием атмосферы тесно связаны оттенки и нюансы, возникающие благодаря повторяющимся деталям. Когда образы становятся чем-то бóльшим, нежели просто элементами, скрепляющими сюжет, или функциональными объектами, вроде кресел или столов, они приобретают символическое значение. Романисты создавали целые системы символических образов с самых первых шагов жанра. Постоянно повторяющиеся образы, вроде списков вещей Робинзона Крузо, носов в Тристраме Шенди Стерна или куч мусора в Нашем общем друге Диккенса, являются лучшим способом для романиста приблизиться к абстрактным идеям. Писатели используют литературные символы либо открыто, либо инстинктивно, либо по необходимости. Дж.Конрад считал, что романист должен искать и находить «образ» – «внешний знак внутреннего чувства». Романисты переосмысливают привычные ассоциации, традиции, характерные реакции на предложенные образы. Глаза офтальмолога на дорожном рекламном щите в Великом Гэтсби Фицджералда символизируют чье-то зловещее присутствие, суд в Процессе Кафки выглядит не столько чем-то упорядоченным, сколько неким абсурдным лабиринтом. Символы не являются ни чистым орнаментом, ни чем-то легко интерпретируемым. Движение от символа к значению – сложный процесс. Когда читатель встречает птиц в Портрете художника в юности Джойса, простое толкование типа «побег» является недостаточным. Символ Джойса невозможно свести к нескольким словам, здесь есть связь и с фигурой Икара, и с красотой, и с воображением, и с сексуальным желанием, его невозможно свести к нескольким ограниченным понятиям.
 Уильям Фолкнер
У.Фолкнер, один из наиболее приверженных символам романистов, относился тем не менее с подозрением к критикам, выискивающим символы буквально повсюду, и всячески стремился успокоить читателей, обеспокоенных, что какие-то элементы символических значений могут от них ускользнуть. Такое же недоверие к намеренному поиску символов разделял и Д.Г.Лоуренс, не доверяя прямым – один к одному – соответствиям. Говоря о ките из Моби Дика Германа Мелвилла, он замечает: «Конечно, это символ. Но чего? Полагаю, что наверняка этого не знал и сам Мелвилл».
Мэри Маккарти применяет термин «естественный символ», когда речь идет об авторах, напрямую использующих образы, которые не требуют никакой специальной интерпретации. Подобно Фолкнеру она считает, что лучшие символы менее всего темны. Поезд в Анне Карениной Толстого воплощает идею обреченности. Гибель лошади графа Вронского во время скачек предвосхищает судьбу Анны. Несмотря на ясность подобных образов-символов, читатель должен быть готов к восприятию всех дополнительных значений и ассоциаций, возникающих по мере развертывания сюжета. В Домби и сыне Диккенса поезд, это воплощение прогресса 19 в., рассматривается в двойной перспективе. В ранних главах романа он связан с идеей преобразования и положительных изменений в человеческой жизни, позднее в нем видится инструмент разрушения, чем-то напоминающий толстовский поезд в Анне Карениной.
Точка зрения.
Хотя система символов и важна для романа, однако не в такой степени, как другой структурный элемент – точка зрения, место, с которого воспринимаются все события и персонажи. Множество романистов прославились как отличные рассказчики, несмотря на усредненный образный строй. Но мало кому удавалось добиться сколько-нибудь значительного успеха, не уделяя внимания методу рассказывания. Точка зрения в романе позволяет автору занимать определенную позицию в отношении своего предмета – интимную, знающую как бы изнутри, или же холодно объективную. К тому же она помогает автору манипулировать читателем и ввести его в мир романа.
Наиболее часто используется точка зрения всеведущего автора. Благодаря этому приему читатель может знать, что думает каждый персонаж, может легко перемещаться с одного места на другое, из одного времени в другое, а также получать со стороны повествователя аналитический комментарий, моральное наставление или же какую-либо другую прямую оценку действия, персонажа или обстановки. Всеведущая точка зрения, особенно под рукой таких мастеров 19 в., как Бальзак и Толстой, дает возможность сочетать достаточно подробное описание событий с глубиной комментария. Повествователь, например тот самый голос в Анне Карениной, который говорит, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, является одновременно и читателем мыслей, и всюду проникающим репортером, и моралистом. Достоинствами всеведущего повествователя являются ясность изложения, широта охвата и подробность; к недостаткам можно отнести неуклюжесть, искусственность и отсутствие эффекта концентрации.
Точка зрения ограниченного всеведения – когда рассказ идет лишь от первого лица (или от третьего, но только если оно – центр сознания, например: «Когда он ждал на углу, он вспомнил, когда в последний раз виделся с ней»). С одной стороны, такой способ повествования является некоторым шагом вперед по сравнению с авторским всеведением, поскольку приносит больше психологического удовлетворения, с другой же – ограничивает ту богатую информативность, которую обеспечивает более простая техника. Величия Толстого, повелевающего целыми мирами, нельзя ожидать от романистов, прослеживающих контуры одной-единственной внутренней жизни. Однако техника ограниченного всеведения воссоздает очень субъективный индивидуальный человеческий опыт и таким образом представляется более «реалистической». А если используется только местоимение «я», т.е. избирается полная субъективность, конфликты отдельного индивида приобретают особую близость, насущность, даже интимность.
Впрочем, еще Г.Джеймс предупреждал, что повествование от первого лица имеет свои опасности: исповедальные возможности такого романа могут перегрузить сюжет и разрушить единство. Точка зрения автора может «затоплять» все повествование, придавая персонажам, в том числе историческим, ту трактовку, которой их удостоил автор. Так, в своих романах Мережковский стремился воплотить в жизнь литературные и философские сюжеты, а в беллетристике навязать своим историческим персонажам – к примеру, византийскому императору Юлиану Отступнику и Леонардо да Винчи, Петру I и его сыну царевичу Алексею, Наполеону и Данте – те мысли и поступки, которые соответствовали бы не «исторической правде» («мелкой» и «неистинной», по Мережковскому), а той символической роли, которая «полагается» им по законам его собственного религиозного мифа.
Техника ограниченного всеведения очень часто встречается в модернистском романе. Даже романисты, использующие множественную перспективу, применяют ее в отдельных главах своих произведений. Раскрывая характеры своих героев, романисты используют два вида техники ограниченного всеведения. Автор может дать полную автономию своему персонажу (например, Герти Макдауэлл из Улисса Джойса – сентиментальная девушка, мало что осознающая; ей дается возможность выразиться в диапазоне ее ограниченного кругозора без всякой «рамки», задающей ее перспективу). Или же повествователь сначала дает отчет о жизни своего персонажа, показывая ограниченность его перспективы. Подобная рамка указывает, что жизнь персонажа определяется цепочкой причинно-следственных связей, о которых он сам не знает. Такой подход мы видим у Флобера, когда он объясняет, что Эмма Бовари жаждет великой любви, восторга чувств и ощущения грандиозности. Сама Эмма вряд ли смогла бы сформулировать, как это сделал Флобер. Объективная точка зрения, избегающая авторского комментария по поводу персонажей и всецело зависящая от действия и диалога, предъявляет большие требования и к автору и к читателю. Хемингуэй с большим успехом использовал ее в своих рассказах, однако уже в романах он обычно вынужден залезать в сознание своего героя, чтобы дать читателю хотя бы самое общее представление о том, чтó протагонист чувствует. И восходит солнце построено как лаконичный рассказ Джейка Барнса о жизни неприкаянных людей «потерянного поколения». Полифоническим романом называл романы Достоевского М.Бахтин. Согласно его теории, полифония – «это новый тип «видения» в искусстве слова (также в жизни и в научном познании), где предметом изображения является то, что в известном смысле невозможно «видеть», но только слышать (т.е. чистый голос – исповедальное высказывание)». Новая авторская позиция подразумевает преодоление Достоевским художественного и идеологического монологизма, веру «в возможность сочетания голосов, но не в один голос, в многоголосый хор, где индивидуальность голоса и индивидуальность его правды полностью сохраняется». (Бахтин).
Основные типы романа.
Предлагаемая классификация не претендует на полноту, которой трудно достигнуть, имея дело с таким жанром, как роман. Она позволяет объединить при сравнении некоторые романы, чтобы привлечь внимание к чертам сходства. В отличие от античного эпоса, средневекового рыцарского романа или, скажем, элегии, роман всегда был в постоянном конфликте с существующими литературными условностями. Все время меняя способы повествования, он заимствовал элементы стиля у драмы, журналистики, массовой культуры и кино, никогда, однако, не утрачивая традицию репортажа, идущую из 17 в.
Социальный роман.
Повествование этого рода сосредоточено на разнообразных вариантах поведения, принятого в каждом данном обществе, и на том, как поступки персонажей отвечают или противоречат ценностным установкам данного общества. Двумя разновидностями социального романа являются нравописательный роман и роман культурно-исторический (как правило, строящийся как история семьи). Их персонажи всегда поданы на фоне культурных стандартов своего времени. Даже если в центре повествования находится внутренняя жизнь героев, его двигателем всегда являются их конфликты с внешним миром, представителями других классов и убеждений.
Нравописательный роман.
Нравописательный роман как правило является более чем камерным социальным повествованием. Сосредоточенный на нюансах и стандартах поведения в обществе, этот тип литературы достигает наибольших удач в результате тщательного анализа мельчайших столкновений, происходящих часто в отгороженной от остального мира среде. «Нравы», которые описывает нравописательный роман, давно уже вышли за пределы «приличного общества». Он может иметь дело с богемой, наркоманами, университетскими профессорами и студентами, столичными штучками и провинциальными увальнями.
Культурно-исторический роман более богат по фактуре. В отличие от плутовского романа это не беглый обзор социальных типов в сменяющих друг друга пестрых эпизодах. Культурно-исторический роман, такой, как Отец Горио Бальзака, Крошка Доррит Диккенса, Война и мир Толстого, Отцы и дети Тургенева, В поисках утраченного времени Пруста, изучает отдельные личности, предлагает собственную социальную психологию классов и групп, содержит впечатляющие символы, в которых выражается отношение автора к целому образу жизни. В романе этого типа встречаются и элементы философии, и эксперименты с формой, но главным в нем является раскрытие значений, принципов и стилей социального поведения, которые управляют жизнями людей. Герой культурно-исторического романа узнает по ходу действия механизм социального продвижения, а также собственное место в общем устройстве мира (например, бальзаковский Эжен де Растиньяк). Интерес к истории, характерный для культурно-исторического романа, часто проявляется в описании нескольких поколений. Для Толстого в Войне и мире прошлое принадлежит одновременно и обществу и частной жизни. С появлением монументальных мемуаров Пруста культурно-исторический роман вступил в новую фазу. В поисках утраченного времени – это не только воспроизведение привычек и манер более раннего периода, но воссоздание работы сознания автора, проникающего в сущность иллюзий как относительно социальной жизни, так и любви. В семи томах Пруст собрал детально документированный материал о состоянии общества, что, собственно, и является главным достижением автора культурно-исторического романа. Для исследования общества в качестве представляющего его микрокосма часто используется история семьи. Т.Манн в Будденброках прослеживает, как одна семья теряет со временем свою групповую идентичность, превращаясь в новых поколениях из некого бюргерского единства в собрание невротиков.
Культурно-исторический роман как художественная форма очень часто имитируется. Так называемые блокбастеры очень часто рекламируются в качестве чего-то «бальзаковского» или «толстовского». Унесенные ветром Маргарет Митчел и многие послевоенные произведения того же типа имеют все внешние приметы культурно-исторического романа, однако их весьма поверхностная социальная психология, стереотипные герои, мелодраматические ситуации и полная неспособность охватить всю сложность и многозначность социальной жизни явно выводит их за пределы обсуждаемой здесь литературы.
Психологический роман.
Его отличает сугубое внимание к внутреннему миру человека. В его технический арсенал входят аналитический комментарий, символика, внутренний монолог и поток сознания. Наиболее часто встречающиеся формы психологического романа – «роман воспитания» и детализированный портрет. Под портретом подразумевается последовательное изучение персонажа в момент кризиса. Роман воспитания прослеживает временные стадии в жизни протагониста, преследующего определенную цель. В нем преобладает оптимистический настрой, ибо достигаемая цель – это художественный или профессиональный успех, духовный рост, достижение эмоциональной полноты. Протагонист изучает мир, страдает и под конец разрешает или хотя бы начинает по-новому понимать все конфликты, терзавшие его в детстве или юности. Другой мотив, движущий героем, – вызов обществу. Им характеризуется Жюльен Сорель из Красного и черного Стендаля, он же является мотивом Портрета художника в юности Джойса. Психологический роман достиг «фрейдовских» откровений задолго до Фрейда. Уже Диккенс использовал страшную, угрожающую фигуру каторжника Мэгвича в Больших надеждах как подавленный детский образ, символизирующий асоциальные силы, влияющие на человеческую судьбу.
 Абель Мэгвич (артист Ray Winstone) в экранизации ВВС 2011года
В арсенале романистов-психологов помимо прямого описания есть и другие методы. Герой часто сам «выдает себя». Так поступает Достоевский в Записках из подполья, давая выговориться своему анонимному «парадоксалисту». Поток сознания, отличающийся от сознательно выстроенного внутреннего монолога хаосом образов и ассоциаций, открывает, чем сознание является для самого себя. Существуют и другие способы раскрытия мыслей и чувств. Один из них парадоксальным образом отрицает всякое заглядывание внутрь. «Психология» персонажа в этом случае выражается предметами, попадающими в его поле зрения. А.Роб-Грийе в Ревности с почти маниакальной точностью описывает самые обыкновенные предметы, попадающие в поле зрения трех людей на колониальной плантации, а также их действия. Невыразимое, таинственное и непрозрачное стало одной из характеристик современного повествования – от Хемингуэя, чьи герои отказываются раскрыть себя, до голосов Беккета, ничего не говорящих о самих себе, но наговаривающих тома об анонимности человеческого сознания в постсовременном мире.
Роман идей.
В романе всегда находилось место для разного рода теорий и мнений относительно общества, космоса, нравственных ценностей, собственно, обо всем на свете. В отличие от психологического романа, роман идей, или «философский» роман, использует персонажей в качестве носителей интеллектуальных теорий. Но если, скажем, в диалогах Платона участники являются лишь рупором философа, герои романа – полноценные персонажи, разделяющие те или иные взгляды. В Братьях Карамазовых Достоевский использует и фантастические (Легенда о Великом Инквизиторе), и «реальные» сцены, чтобы высказать идеи, которые мучают его героев. Т.Манн в Волшебной горе использует и дебаты в духе Достоевского (диалоги либерала Сеттембрини с иезуитом Нафтой), и сложную систему символов (рентгеновский снимок как поэтическое проникновение в глубь вещей) для высказывания своих идей относительно современной цивилизации. Дебаты и символику использует Кафка в Процессе. Чешский романист М.Кундера создает вокруг своих героев угрожающее политическое окружение, заставляющее их искать автономии от него в игре, сексе и искусстве. В Невыносимой легкости бытия он исследует последствия господства тоталитарного режима 1968.
Приключенческий роман,
роман с интригой, роман поисков исследуют территорию, выходящую за границы обыкновенной жизни. Как правило, они предусматривают множество сюжетных осложнений. Будь то дешевое развлечение или высокое искусство, эти романы удовлетворяют ожидания тех читателей, кому по душе сильные герои, кто любит быстрое, кинематографическое мелькание декораций. В традиции рыцарского романа протагонист преследует либо идеал, либо любимого человека, либо зачарованное место, либо какую-то определенную идею. На пути его ждут испытания, препятствия, унижения; в самом конце – исполнение желаний, крушение или разочарование. В отличие от психологического портрета приключенческая история всегда связана с действием. Дороги, реки, морские путешествия и все в этом духе часто служат ключевым элементом в качестве либо функционального, либо символического пути к достижению цели.
Любовь и страсть – центральный элемент романа поисков. Его самая простая форма – готическая история о бедной девушке, встретившейся с благородным богатым человеком (Ребекка Дафны дю Морье). Более высоким качеством обладают любовные истории с элементом развлекательности, но обогащенные поэтическим чувством, иронией, трагизмом. Такими романами поисков, несмотря на все различия, являются Грозовой перевал Эмилии Бронте, Великий Гэтсби Фицджералда и Лолита Набокова. Как все романы поисков, они проникнуты готическим духом чудесного и страшного. Презрение ко всему условному и практическому отличает почти все романы поисков. Твеновский Гек Финн готов отправиться хоть в ад, при условии, что там его не встретит мисс Уотсон. Сжигает за собой мосты и герой Моби Дика Мелвилла. Персонажи, ищущие приключений или втянутые в интригу, часто встречаются с трагическими последствиями. Трактовка приключения как катастрофы выделилась в почти отдельный жанр. Речное путешествие в Сердце тьмы Конрада и трагически заканчивающееся плавание по реке в Избавлении Дж.Дики никак не напоминают побег Гека Финна от цивилизации. Шпионские истории, выстраивающие сложные интриги вокруг людей, живущих в исключительных обстоятельствах, также могут заканчиваться самым непредвиденным образом.
Потенциал романа приключений и поисков очень велик. Он может включить в себя все возможное и хоть чуть-чуть правдоподобное для людей с воображением. Главное, чтобы это не напоминало ежедневную жизнь. Его герои и антигерои всегда находятся в крайних ситуациях и в странном антураже, но никогда не отрываются от корней романа, предполагающего позицию объективного репортажа; они никогда не становятся продуктами чистой фантазии.
Экспериментальный роман.
Подобно тем психологическим романам, что решительно рвут с логикой причины и следствия в сюжете и характеристике персонажей, экспериментальный роман добавляет литературе одно важное качество – постоянное осознание используемой литературной техники. Экспериментальный роман подчас трудно читать, так как он считает своей целью не воспроизведение реальности, но выстраивание собственной формы. Сюжет и характер постоянно подвергаются автором сомнению. Основы такого подхода заложил еще Стерн в Тристраме Шенди. Стерн и его последователи вступают в прямой контакт с «сообщником-читателем» (выражение Кортасара). Эта линия не заглохла и в 19 в., что демонстрируют Sartor Resartus Карлейля, Записки из подполья Достоевского. Структура же «истории» подверглась сомнению еще в романе Гюисманса Наоборот, где протагонист занят лишь чтением и потаканием своим прихотям.
Петербург А.Белого (1911–1913), высшее достижение прозы русского символизма – первый в мировой литературе «роман сознания», в котором продолжается художественное освоение Белым философии истории. Петербург – текст с чрезвычайно сложной и многоуровневой системой символических смыслов – психологических, литературных, социальных, исторических, философских, оккультных. Любой элемент романа дает новые значения на каждом из этих уровней интерпретации. Тема романа выросла из двухсотлетней мифологии Петербурга, в ней сложно взаимодействуют подтексты едва ли не всей классической русской литературы «петербургского периода».
В эпопее Пруста В поисках утраченного времени главное – не сюжет, но сам момент воспоминания, когда под влиянием какой-то незначительной причины начинает работать память Марселя. Нет «истории» в строгом смысле и в Улиссе Джойса, который является прежде всего проекцией того, что может удержать в себе человеческое сознание: впечатлений, восприятий, знаний, и в эпопее Марселя Пруста В поисках потерянного времени. Произведение с очевидной автобиографической основой – Жизнь Арсеньева Бунина. Реальное время, время конечное и неизбежно вершащееся смертью, через погружение героя в собственное прошлое побеждается бесконечным временем сознания – памятью. Жизнь Арсеньева – уникальный для русской литературы опыт «романа сознания». Его темы и мотивы близки Прусту.
Еще более трудны для восприятия писатели, разрушающие сюжетное повествование. Безымянный Беккета представляет собой монолог, не имеющий отношения ни к каким событиям. Другие экспериментаторы сохраняют условность «рассказывания истории», однако совершенно не заинтересованы в ее ясности и доступности. Роман превращается в своеобразный лабиринт, где главными элементами становятся стиль и структура.
Подобно странице Писания, страница романа обладает авторитетом написанного слова. Будучи древними, как сама цивилизация, слова могут быть расставлены так, чтобы забавлять и наставлять. Слова заставляют читателя сотрудничать, работать для собственного просвещения и понимания. Современный опыт чтения романа связан с тишиной и отгороженностью от мира. Жанр стал своего рода внутренним космосом, местом, где можно размышлять, воображать, вспоминать. Роман – это форма познания, рассчитанная на века благодаря своей гибкости и постоянному стремлению оценивать возможности человека, находящегося в окружении других людей.
Литература
Грифцов Б.А. Теория романа. М., 1927
Веселовский А.Н. История или теория романа? Избранные статьи. Л., 1939
Декс П. Семь веков романа. М., 1962
Кожинов В.В. Происхождение романа. М., 1963
Днепров В. Черты романа XX в. М.–Л., 1965
Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975
Источник: http://www.krugosvet.ru/ |
| Категория: Начинающему автору | Добавил: Таня_Баньши-ВА (16.07.2012)
|
| Просмотров: 3787 | Комментарии: 1
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
